Вибрации любви

«Оперные певцы сгорают как спички»

Имя Любови Казарновской известно во всем мире. Она выступает в крупнейших оперных залах, иногда снимается в кино и мечтает о том, чтобы классическую музыку стали слушать тинейджеры. Продвижением своего искусства в массы Любовь Юрьевна занимается теперь и на канале “Культура”, где вот уже два месяца ведет программу “Романтика романса”. Договориться на интервью с оперной дивой оказалось совсем не трудно: только вернувшись с гастролей, Казарновская сама перезвонила мне и назначила встречу.

Пробежка с Мишель Пфайфер

— Так, значит, правду говорят: чем выше звезда, тем она проще?
— В теперешней России вменяемых людей можно по пальцам пересчитать. На Западе иначе. Помню, захожу в кафетерий “Метрополитен-опера” и вижу Пласидо Доминго: в рубашечке, джинсах, кроссовках, окруженный статистами хора. Болтают о чем-то. А представьте себе нашу звезду! Особенно из шоу-бизнеса или политики.
— Без телохранителя из подъезда не выйдут?
— Никогда! Вот у нас во дворе дома на парковке работает очень симпатичный пенсионер. Так он мне как-то говорит: “Любовь Юрьевна, ни разу не видел с вами охранников, а рядом живет эстрадная певица, так она всегда с четырьмя-пятью громилами ходит”. Это какой-то странный жлобский имидж, который меня невероятно раздражает. На Западе вообще все очень просто и демократично.
— Даже в Америке, вотчине кинозвезд?
— Я жила в богемном районе Нью-Йорка: рядом Метрополитен-опера, Карнеги-холл, Линкольн-центр. И что вы думаете? По утрам в парке бегала Шер — в кепке, леггинсах, ни капли косметики на лице. И Мишель Пфайфер, и Синтия Лоуренс — диктор CNN. Мы все вместе бегали, смеялись, потом шли пить кофе.

Попса вредит здоровью

— Теперь вы еще и телеведущая. Как вам новая роль?
— Я не телеведущая в обычном понимании этого слова. Мне дают “рыбу”: кто и что будет петь, факты из биографии. На их основании я импровизирую. Привношу свое видение, пропускаю через себя. А иначе вряд ли каналу было бы интересно иметь в программе Казарновскую, а Казарновской — ее вести. Но, честно говоря, я всегда об этом мечтала. Очень интересно!
— Но у вас же и так график тяжелый — постоянные разъезды. Где время находите?
— Я сразу предупредила, что времени мало. Приходится двигать гастроли. Правда, снимаем мы два дня в месяц — четыре программы. Но это все равно стресс, конечно. Приезжаю в Музей Пушкина, где проходят съемки, в три часа дня, уезжаю в одиннадцать. Перед работой надо загримироваться, познакомиться с исполнителями, порепетировать с концертмейстером.
— Что дается сложнее всего?
— Всегда надо быть необычной, разной, интересной. Из некоторых неразговорчивых гостей приходится слова тянуть. Бывает, певцы даже просят: “Я вообще говорить не умею, спою и уйду”. Благо я хорошо ориентируюсь в материале и всегда пока находила выход из положения.
— Как вы думаете, кто вас смотрит?
— Недавно стали приходить письма от молодых людей 16—18 лет. Просят совета: где лучше послушать концерт романса? И мы хотим дальше расширять тематику, чтобы смотрели ее не только пожилые. Романс — это живые эмоции, а не надутый кринолин. Очень хочется показать, что есть другие отношения, другие чувства.
Вот я довольно часто, когда щелкаю пультом, попадаю на телевидении на развлекательные программы. Шутки и музыка в основном ниже пояса. Насмотришься такого — и действительно хочется только пива выпить и морду кому-нибудь набить. Кстати, недавно вычитала в одной умной книжке, что, по статистике, самое большое количество депрессий развивается у людей, которые слушают попсу.
— Почему, интересно?
— Это так называемые низкие вибрации, которые бьют по солнечному сплетению. Три аккорда, три ноты. Все время это басовое: бум, бум, бум… А вот под Моцарта, Баха, Бетховена и Петра Ильича Чайковского люди, наоборот, выздоравливают.
— Музыкотерапия?
— Это же целая наука. В Америке психотерапевты на сеансах ставят 40-ю симфонию Моцарта или “Маленькую ночную серенаду”.

За Баскова обидно

— Вам приходилось петь под фонограмму?
— К сожалению, да. На правительственном концерте в Кремле от нас этого просто потребовали. Помню, как мучилась. Нам, классическим певцам, петь под фонограмму невероятно трудно. Надо рот вовремя открывать, а мы привыкли к эмоции, чувству.
— На заказных концертах предлагают выступить?
— Довольно часто. И иногда хочется. Думаешь: выйду, десять минут попою, а потом на эти деньги сделаю шикарный оперный спектакль! Но Роберт (супруг-австриец Роберт Росцик. — Авт.) говорит: нет! И я знаю, что он прав. Я слишком долго работала на свой имидж, чтобы вот так его разрушить. Так что всегда отказываюсь.
— О том, что мир шоу-бизнеса жесток, знают все. Мир оперы — такой же?
— Абсолютно. Можешь быть бриллиантом — и лежать без огранки и спроса. Тебя никто не заметит. А можно иметь просто очень миленькую мордашку, тебе сделают красивую упаковку с розовым бантиком, дадут хорошего импресарио, у которого есть контакты в ведущих театрах. И вот ты на пике карьеры. Правда, это ненадолго. Как спичкой чиркнуть. Через пять лет о тебе уже никто не вспомнит.
— Таких большинство?
— Увы. Многие исполнители находятся на хорошем ремесленно-профессиональном уровне, но личностного начала нет почти ни у кого. Потому что личность вырастить намного труднее, чем вокалиста. Для больших творческих рывков нужно созреть. А сегодня не дают созревать. Это как конвейер с колбасой: упаковали — и вперед!
— Николай Басков тоже с этого конвейера?
— Он — часть поп-культуры, и это диктует свой имидж. Хотя мне обидно, что он забросил оперу и поет в основном на эстраде. А ведь у него есть данные для оперного пения. Если Коля задумает вернуться в оперу и обратится ко мне за помощью, с удовольствием помогу.

Примы стесняются своего веса

— День перед концертом вы проводите по-особенному?
— Надо хорошо выспаться. Валяюсь в постели до упора. Силы берегу. В Испании, например, концерты начинаются в девять вечера. Дожить же нужно! И ничего не ем. Потому что как только я что-то съем, сразу хочется на диван. Максимум, что себе позволяю, — крепкий чай и банан.
— Правда, что оперные певцы здорово худеют за концерт?
— Как-то я пела “Саломею” Штрауса на сцене шикарного театра в городе Денвере в штате Колорадо. Жара стояла такая, что можно было дать дуба. Я взвесилась после спектакля — минус 2,5 килограмма. Из-под волос тогда текли ручьи. Хотя я вообще никогда на сцене не потею. И было ощущение такой опустошенности после спектакля, как будто из меня выдавили все соки. Первое, о чем я попросила мужа после концерта: “Роберт! Принеси мне пинту светлого пива!” (Смеется.) Такой плюх с небес на землю.
— Если нагрузки так велики, почему большинство ваших коллег довольно полные?
— Когда мы поем, мы давим диафрагмой на желудок. Через час пения появляется ощущение, что не ел два дня. Многие певцы приучают себя все время что-то жевать. Они говорят: еда — наша энергия. Ничего подобного! Вся энергия как раз уходит на переваривание. К тому же полному человеку элементарно тяжело выступать. Нужно отработать спектакль в течение 3—4 часов. Выбывают из строя колени, сердце, легкие.
— Кстати, та же Полина Виардо была стройной…
— А Мария Каллас заставила себя похудеть на 25 килограммов! Говорила, что туберкулезная Виолетта, весящая около 90 килограммов, — очень странное зрелище. Там туберкулезом и не пахнет. Как воспарить, если мешает вес, внешность, которую все обсуждают и смеются? Это сценическая неправда.

Охота за платьями

— Опера ассоциируется с роскошью: залы, наряды, все блестит. Вас роскошь окружает только на сцене или в жизни тоже?
— В жизни она мне, наоборот, претит. Ненавижу, когда оперные певицы обставляют свои квартиры а-ля графиня де Монсоро. Можно любить старинную мебель, иметь ее в доме, но только в деталях. А иначе дом будет похож на музей. Вы в нем не живете, а поражаете воображение гостей. Я как раз люблю предельно простой стиль, чтобы все было мило и очень функционально. А не: тут не сядь, тут не ляг, потому что это ампир, а это барокко.
— Сценические платья для вас все так же шьет Юдашкин?
— Сейчас уже нет. Теперь у меня есть бутик-ателье и модельер Лика. Она просит меня принести диск с той музыкой, которую я буду исполнять, и создает по ней костюмы. Она изучает эпоху, выбирает цветовую гамму под музыку, с учетом, конечно, моих предпочтений. Каждое платье — произведение искусства. Помню, я пела “Песни кабаре” Шенберга. На мне было черное платье в стиле ретро, а в руку Лика посоветовала взять красную розу. Получилось очень стильно.
— Купить подходящий костюм для сцены невозможно?
— Знаю несколько магазинов — в Вене, Монте-Карло и Нью-Йорке, — где есть очень красивые вещи. Но это будет стандарт. Можно случайно встретить другую певицу в таком же платье. Это же ужас!
— В жизни вы одеваетесь не столь притязательно?
— Нет. Люблю джинсы. В них хорошо, тепло и комфортно.

Роды за сценой

— Какое-то время супруг был вашим продюсером, но потом вы от этого отказались. Почему?
— Да, Роберт был моим импресарио. Но он работал и с другими ведущими певцами. Однажды он пришел домой и говорит: “Нехорошо получается. Будут думать, что лучшие контракты я отдаю тебе”. Представьте: муж звонит в театр и утверждает, что его жена лучше всех. На него будут смотреть как на идиота. Так что официально он не является моим продюсером. Но продолжает вести мои дела.
— Вашему сыну сейчас 13 лет. Он серьезно занимается музыкой?
— Андрюша поступил в колледж при Московской консерватории на скрипичное отделение. Честно говоря, мы этого не ожидали, потому что он учился в обычной музыкальной школе. Но парень способный. Хочет быть дирижером и пишет музыку.
— Вы возражали бы, если бы он выбрал другую профессию?
— Да что вы! Я его отговаривала. Говорю: “Андрюшка! Ты понимаешь, что значит быть исполнителем? Конкуренция безумная, пробиться трудно. Это не твой характер”. Но он недавно заявил: “Мама, даже не говори со мной на эту тему. Я буду заниматься математикой, если тебе так хочется, но мое дело — музыка”.
— Как вы решились на рождение ребенка? Из профессии не страшно было выпасть?
— Сложный был шаг. Вернуться на сцену потом очень трудно. Некоторые театры даже просили предварительное прослушивание: а вдруг она не в форме после родов? Бывало и такое.
Но Андрюша — ребенок любви. Мы с Робертом были в таком порыве, что я никогда бы себе не простила, если бы что-то с собой тогда сделала. И я закрыла контракт с Ковент-Гарден, с Метрополитен-опера. И, честно говоря, рожала бы еще и рожала. Так хорошо себя чувствовала во время беременности! Перестала петь на сроке почти в восемь месяцев. Поняла, что уже неприлично с таким пузом переть на сцену. Но Роберт мне всегда говорит: “Лучше бы я пел, а ты бы детей рожала!”

Екатерина ЗОРКИНА, mk.ru