Интервью с Анриетте Серлин Схенк
Анриетте Серлин Схенк, голландская классическая певица из Амстердама, выступит 18 января в московском клубе и театре «Мастерская» с программой из зонгов Курта Вайля.
— Вы последнее время живете в России, выступаете с русскими музыкантами. Каковы ваши впечатления от музыкальной жизни здесь, что вы можете сказать о московской публике?
— Да, я живу в России уже четвертый год, приехала с мужем — он московский корреспондент крупной голландской газеты, и жизнь у нас здесь весьма насыщенная. Мне очень нравится выступать на московских площадках, и особенно приятно мне представлять для московской публики дорогую моему сердцу программу из песен Курта Вайля. Я должна сказать, меня очень впечатляет технический уровень русских музыкантов — абсолютно везде, даже в кафе, а не только, скажем, в консерватории. Мне кажется, у русских певцов какие-то особые физические данные: такие большие сочные голоса, диапазон большой. Поэтому выступать здесь — это для меня настоящий вызов. Но в то же время я не хочу состязаться с русскими певцами. Я хотела бы познакомить публику с новым, возможно, непривычным для нее музыкальным подходом. Здесь, в России, фокус больше на музыке романтического периода, на красоте звука. При этом текст выполняет второстепенную роль. Но для меня звук – это только часть музыки. Для старинной музыки, равно как и для музыки современной, текст исключительно важен.
— То, о чем вы говорите, похоже, в большой мере связано с иной традицией музыкального образования. Расскажите, пожалуйста, где и как вы учились.
— Голландия – маленькая страна, на нашем языке мало кто разговаривает. Поэтому мы обычно знаем несколько языков. Я говорю по-английски, по-французски, по-итальянски и по-немецки, а теперь еще и немножко по-русски. Все это языки, на которых я пою. Мы действительно обучаемся в традиции, для которой очень важен язык и текст. Если ты знаешь и понимаешь текст, то правильно расставляешь музыкальные акценты…
И для меня вполне естественно было, прежде чем поступить в Амстердамскую консерваторию им. Свелинка (Sweelinck Conservatorium), уехать на год в Англию. Там я училась в Дартингтонском колледже искусств, где основной упор делается на исполнительстве, на многостороннем подходе к музыке. Вообще-то, я долго колебалась, идти ли мне в певицы или в актрисы, но потом все-таки выбрала музыку.
— То есть творческое перепутье возникло буквально в самом начале вашей карьеры…
— Да, и можно, наверное, сказать, что это перепутье, положение «на границе», стало с тех пор отличительной особенностью того, что я делаю. Мне с самого начала пришлось нащупывать свой путь. Классические певцы казались мне немного старомодными, манерными, даже слащавыми! Меня в консерватории окружали подчеркнуто женственные дамы, а я была сорванцом, макияжа не признавала, носила молодежную одежду, а петь больше всего любила, разъезжая по Амстердаму на велосипеде. Классическая музыка, честно сказать, меня не слишком привлекала. Я уже тогда очень любила Курта Вайля и исполняла его на вступительном экзамене. Вайль невероятно привлекал меня именно своим положением на стыке жанров: «вульгарной» музыки, классической и джаза. Правда, потом, уже в консерватории, мне его «запретили», учиться пришлось исключительно в классическом русле…
— Почему же вы все-таки поступили в консерваторию, разве не было других музыкальных образовательных заведений, которые больше бы соответствовали вашему призванию?
— Была еще школа кабаре, но там учили всему понемножку, а мне хотелось научиться пению как следует. Школа джаза, напротив, слишком тяготела к неклассической «стороне», это был уже другой полюс. Поэтому мне и пришлось изобретать что-то совсем свое. После окончания консерватории я работала с небольшими оперными труппами – это мне было уже гораздо интереснее, потому что больше театра, а к театральности я всегда стремилась. Ведь и Вайль меня привлек своей насыщенной театральностью: каждая песня – это, по сути, маленький спектакль. Постепенно я поняла, что мне хочется делать больше всего: собственные сольные программы, целиком посвященные тому или иному композитору XX века, на стыке с классической музыкой. Так возникли программы из произведений Бриттена, Пуленка, Гершвина, Айслера, Бернстайна, Вайля. А еще – французский шансон…
— В России Курта Вайля почти не знают. Исполняют его здесь только заезжие музыканты, да и то нечасто, или же непрофессиональные певцы, как, например, в нашумевшем спектакле Кирилла Серебренникова по «Трехгрошовой опере». Насколько популярен Вайль на Западе, и как состоялось ваше с ним знакомство?
— Музыку Вайля я знала с детства. Родители его очень любили, часто слушали. Вайль был очень популярен в 60-е годы, потом интерес к нему постепенно угас и возродился опять лет десять назад. Для меня Вайль – прекрасный пример композитора, который отталкивается от текста, от смысловых текстуальных акцентов, совпадающих с музыкальными. Так же писали Моцарт, Шуберт, Пуленк… Очень важно исполнять Вайля на языке оригинала – при переводе меняется музыкальная ткань, которая в точности соответствует языку. Теряется естественность языка – и тут же утрачивается естественность оригинального замысла. Нарушается тесная связь музыки со словом. И мне очень важно донести до слушателя эту связь, провести его через три периода творчества Вайля, каждый из которых соответствует новому языку.
— Ваша программа из песен Вайля выстраивается в соответствии с этой логикой?
— Замысел программы у меня возник в 2000 году как дань памяти любимому композитору. В 2000 году исполнилось 100 лет со дня рождения Вайля и 50 – со дня его смерти, двойной юбилей. Я выпустила диск, посвященный трем периодам творчества Вайля.
Вайля можно назвать композитором-хамелеоном. До войны, еще в Германии, в сотрудничестве с Бертольдом Брехтом он создает «антиоперы»: жизнь не принцесс и романтических возвышенных героев и героинь, а преступников и проституток, то есть антигероев. Вайль играет с классическими музыкальными элементами, пародирует их. Позже, спасаясь от нацистов, он перебирается во Францию и работает уже в совершенно ином ключе. Как раньше немецкий язык диктовал брутальное звучание немецких зонгов, так теперь французский язык диктует звучание меланхолического французского шансона. Очередной период начинается уже в Америке: русло мюзикла, джаза. Музыка становится легче, тексты уже не такие глубокие, но все же ему удается сохранить изящество гармонии и проникновенность смыслов, для него это принципиально.
— Вы уже упоминали о других ваших программах, которые тоже целиком выстроены вокруг одного композитора. Чем объясняется такая концепция?
— Я ведь еще и преподаватель, и преподавание люблю так же сильно, как и сцену. Мне нравится, когда люди узнают что-то новое из моей программы, когда, уходя с концерта, они говорят: ну надо же, а мы этого не знали! Для меня важен «образовательный» эффект, его легче достичь, когда все построено вокруг одной темы. Я обычно нахожу кого-то, кто может рассказать о времени, об историческом контексте. Но это может быть не только рассказ! Мне интересно включать в представление другие дисциплины, не только музыку, – это может быть танец, живопись! Главное – чтобы был эффект времени, атмосферы, как в кино. Должно быть органическое сочетание элементов, создающих единое настроение.
— А как достигается такой «образовательный эффект» в случае с Вайлем?
— Программа о Вайле очень театрализирована. Здесь я следую хронологии его жизни и творчества. О жизни Вайля мы узнаем из его писем к жене, знаменитой певице Лотте Ленья. Песни перемежаются отрывками из писем, которые еще и весьма любопытны стилистически. Мы перевели их на русский специально для московской публики. Роль Вайля исполняет мой муж, журналист и писатель Мишель Криларс. Он еще и очень похож на Вайля внешне!
— Вы говорили о важности текста. А что вы можете сказать о вокальной стороне?
— Для меня эти понятия тесно связаны. Вайль – это не классический стиль (но это и не поп, и не джаз). Тут требуется естественный голос, почти разговорная манера. Именно так я учу своих учеников: найти и развить свой естественный голос. В России я поначалу выступала с концертами барочной музыки. Здесь, мне кажется, совершенно тот же принцип: музыка очень близко следует за текстом, приобретая качество разговорности. Особенно это заметно у Пёрселла, Монтеверди. Важна живая эмоция, естественное звучание голоса. Никаких избыточных красивостей, излишнего вибрато. Главное для меня – выразительность. Звук не должен быть просто красивым. Он даже иногда может быть «уродливым», если того требует смысл. Когда я пою, я рассказываю историю. Меня восхищают певцы, которые умеют это делать, – Дитрих Фишер-Дискау, Лоррейн Хант, Марко Бизли…
— И здесь мы вновь возвращаемся к перепутью между вокалом и театром…
— В пении я люблю текст – и театр. А музыка Вайля очень драматична. Вначале мне говорили, что Вайля в России исполнять нельзя, публика не оценит. Но я уверена, что как раз русская публика сумеет оценить драматизм Вайля! В Голландии ценится норма, отступление от нее не приветствуется. В русских гораздо больше драматического начала! Сейчас я могу полностью отпустить свой темперамент. Слышна разница, например, между тем, как я исполняю Вайля на диске, и сейчас: тогда голос был более культивированный, а сейчас он – «необработанный», более страстный.
— Что-то изменилось в том, как вы подаете эту программу здесь, в России, по сравнению с тем, как вы ее исполняли в Европе?
— Конечно! Например, пришлось основательно переработать сценарий. Я уже говорила, что моя принципиальная позиция – исполнять музыку на языке оригинала. Но тут возникает проблема языкового барьера. Рассказчик должен объяснить, что происходит буквально в каждой песне. Русские слушатели, как выяснилось, хотят не просто слушать музыку, но и понимать, о чем она. По-русски Вайля петь нельзя, чтобы не деформировать музыкальную ткань. Но можно по-русски объяснить, что происходит на сцене. И мы заострили драматический момент: в новом сценарии все построено вокруг непростых отношений Вайля с женой, Лотте Ленья, для которой он писал свою музыку.
— Вы выбрали не вполне обычную площадку для концерта. Чем объясняется такой выбор?
— Меня всегда интересовали камерные площадки, более интимные. В Европе полно маленьких театриков, «черных коробок». А в России, оказывается, очень популярен жанр клубов. В Европе такого уже не встретишь. А ведь музыка Вайля по самой своей природе принадлежит миру клуба, кабаре. Мне интересно искать место, соответствующее музыке. Например, легко представить себе исполнение Пуленка в галерее… Моцарта в клубе исполнять не будешь, а Вайль точно так же не вписывается в роскошный концертный зал. Меня сразу привлек потенциал клубной атмосферы. Начала я с французского шансона, который в клубе, конечно, звучит очень органично. Дистанция между исполнителем и слушателем почти отсутствует. Я поняла, что именно так хочу исполнять Вайля. Возникает задушевная беседа со слушателем. Усиливается драматический аспект. Ведь действие многих вайлевских песен крутится так или иначе вокруг кафе: там работают героини, или речь идет о посетителях кафе… К чему создавать декорации на сцене, когда клуб – уже готовая сцена сам по себе?
— И последний вопрос. Живя в России, вы наверняка не обошли своим вниманием русскую музыку. Что вам интересно в русской музыке, как это сочетается с вашим музыкальным подходом?
— Это снова вопрос языка, текста! Важно понимание каждого слова, работа над произношением. Я исполняла романсы Чайковского, но ближе всего мне оказался Мусоргский. Серьезной работы потребовали «Пляски Смерти». Мусоргский очень театрален, и его музыка тесно связана со словом. Сейчас я продолжаю поиск песен на русском языке, где есть эта связь музыки и слова. И меня сильно увлек Вертинский с его почти мелодекламацией. Это новая интересная задача для меня!
Беседовала Анастасия Архипова