Непоседа на оперной сцене
В двадцать с небольшим лет – солистка "Ла Скала" – "Я дебютировала в знаменитом театре раньше, чем получила диплом консерватории" – "До шестнадцати лет, слушая какую-нибудь арию, я говорила: "Как противно!" – Очарование Верди – Статистка, а вскоре хористка на "Арене" – "Я подделала подпись отца, чтобы поступить в консерваторию"– Чемпионка по лыжам и акробатической гимнастике – Любовь к лошадям.
В двадцать с небольшим лет Чечилия Газдиа совершила оперный подвиг, достойный внимания и международного интереса.
Приглашённая заменить Монсеррат Кабалье в знаменитой постановке «Анны Болейн» в миланской "Ла Скала" в марте 1982 года, она имела грандиозный успех: аплодисменты при открытом занавесе и по окончании спектакля овация, которая длилась пятнадцать минут.
Спектакль этот вошёл в историю "Ла Скала" не только из-за споров, какими сопровождалась премьера «Анны Болейн» с Кабалье, в чём были заинтересованы почти все газеты в мире, но и потому что на сцене миланского театра ещё ни разу не появлялась певица в столь юном возрасте.
Тебальди впервые выступила в "Ла Скала" в двадцать четыре года, Каллас и Френи в двадцать шесть, Чинья в двадцать семь, Пампанини в двадцать пять, Малибран в двадцать шесть, Тоти Даль Монте и Джильда Далла Рицца в двадцать три. Эльвира де Идальго, карьера которой началась в восемнадцать лет в "Сан Карло" в Неаполе, дебютировала в "Ла Скала" лишь в двадцать четыре года.
И только Рената Скотто и Розанна Картери выступили в "Ла Скала" в двадцать лет.
Юная Чечилия Газдиа дебютировала в одной из самых трудных опер, какие были не под силу многим великолепным певицам. Первой двадцать пять лет назад создала в "Ла Скала" свой шедевр Мария Каллас. И с тех пор «Анна Болейн» не ставилась в миланском театре.
На возобновление оперы решились, только пригласив на главную роль Монсеррат Кабалье, признанную единственной, кто может выдержать сравнение с великими певицами прошлого. Но Кабалье не смогла взяться за эту партию ещё и по состоянию здоровья.
Чечилия Газдиа совершила невероятное.
Дочь веронского адвоката, Чечилия Газдиа впервые вышла на сцену осенью 1980 года, заявив о себе на телевизионном конкурсе "Мария Каллас". Тогда все предвещали ей блистательное будущее, но никто не мог ожидать, что ей удастся утвердиться в самом знаменитом на свете театре за столь короткий срок.
– Вам страшно было перед этим дебютом? – спрашиваю её.
– По правде говоря, очень, – призналась певица. – Не из-за оперы, а из-за тех споров, которые велись вокруг неё. Партию Анны я уже хорошо знала к тому времени. Это моя любимая опера. Я слушала её в семнадцать лет в записи с Каллас и была покорена. Тогда я училась игре на фортепиано и даже не думала об оперной карьере. Но почему-то всё равно купила клавир и выучила наизусть. В 1980 году, участвуя в конкурсе "Мария Каллас", я победила, исполнив «Al dolce guidami castel natio», самую красивую арию в опере. Я не сомневалась, что «Анна Болейн» принесёт мне удачу.
– Что из событий того вечера произвело на вас самое большое впечатление?
– Останется незабываемой встреча с Ренатой Тебальди перед началом спектакля. Тебальди – не только великая певица, но и необыкновенный человек. Она пришла ко мне в гримуборную и подарила золотую медаль с изображением Святой Чечилии (Святая Чечилия – покровительница вокала), которую всегда брала с собой, когда выходила на сцену. Я тоже сразу же прикрепила её под костюмом, а это было, между прочим, то самое платье, в каком двадцать пять лет назад выступала Мария Каллас.
И с этими двумя талисманами – медалью Тебальди и костюмом Каллас – я чувствовала себя прекрасно защищённой. Потом пришла записка от Симионато: "Мы с Марией рядом с тобой". Это тоже очень взволновало меня.
Во время спектакля меня необыкновенно радовали и всплески аплодисментов, и глубочайшая тишина в зале, это вселяло в меня уверенность – я завоевала сердца публики. После спектакля, когда я вышла из театра, на улице стояла большая толпа поклонников, ожидавших меня. "Мы фанаты Каллас, – говорили они и, показывая ладони, добавляли: – но посмотри, они красные от аплодисментов".
– А как вы пришли в оперу?
– Думаю, я родилась с любовью к пению, – говорит Чечилия Газдиа, – но серьёзно я занялась вокалом лишь в шестнадцать лет. Мама рассказывала, что я запела уже в десять месяцев: в отличие от других детей, которые только начинают лепетать, я пела, пыталась выразить свои мысли интонированными звуками. Все родственники не могли надивиться на меня, утверждая, что никогда в жизни не видели подобного ребёнка.
Когда мне исполнилось три года, меня повезли на море. В первый же день я исчезла с пляжа. Мои родители в отчаянии искали меня почти целый час и нашли в баре возле автоматического проигрывателя пластинок – я сидела и слушала песни. И с тех пор, если я пропадала, родители знали, где меня искать – именно возле проигрывателя.
Моя мама убеждена, что музыка должна быть обязательной частью культурного багажа приличной девушки, и поэтому пожелала, чтобы мы с сёстрами (Луиза на два года старше меня, а Елена на четыре младше) учились игре на фортепиано: не для карьеры пианисток, а просто, чтобы разбираться в музыке.
В пять лет меня привели к учительнице, и я начала заниматься роялем. Об этой первой серьёзной встрече с музыкой у меня отчётливо сохранились в памяти не рояль, не клавиатура или учительница, я помню другое – как я пела. Учительница сказала моей матери: "Прежде чем взять девочку на обучение, я хочу понять, есть ли у неё слух". Она велела мне спеть гамму. Думаю, я неплохо спела её, потому что учительница сказала: "Молодец, очень хорошо, я непременно буду заниматься с ней".
Не уверена, что поначалу я была очень хорошей ученицей. Мне больше нравилось играть, бегать по улице, смотреть телевизор. Со временем, однако, музыка захватила меня. Тогда я принялась заниматься даже больше, чем необходимо.
По окончании каждого учебного года принято проводить публичный экзамен. Я стала выступать в театре в семь лет. И с тех пор каждый год давала небольшой концерт.
Как я уже сказала, поначалу я мало занималась, но потом увлеклась. И то же самое случилось с моими сёстрами. В нашем доме рояль не смолкал с утра до ночи. Вечером голова у мамы уже разламывалась. Она стала жаловаться, и даже просила нас прекратить: "Теперь вы уже вполне достаточно разбираетесь в музыке", – говорила она. Но никто из нас и не собирался расставаться с роялем. Только Луиза, старшая сестра, поддалась маминым уговорам. А мы с Еленой продолжали заниматься и поступили в консерваторию, твёрдо решив сделаться великими пианистками.
Однако в те годы, говорить со мной об оперной музыке означало причинять мне большое неудовольствие. Я буквально презирала этот вид пения, который казался мне неуклюжим и смешным. И в семье нашей никто особенно не любил оперу. Мама, правда, питала некоторое пристрастие к опере «Андре Шенье» Джордано.
У нас имелся старый проигрыватель на 45 оборотов с двумя отрывками из «Андре Шенье»: «Un dì all'azzurro spazio» пел Беньямино Джильи и «Nemico della patria» – Джино Беки. Не знаю, почему мама так предпочитала эту оперу. Она часто ставила на проигрыватель эти пластинки и с удовольствием прослушивала. Я неизменно повторяла: "Как противно!" И убегала, чтобы не слышать их.
Занятия роялем невольно познакомили меня с кругом людей, которые любили прежде всего инструментальную и симфоническую музыку и презирали оперную. В консерваториях подобное отношение к оперному пению было весьма распространённым, почти модным.
"Это не музыка", – говорили студенты-инструменталисты и смеялись над теми, кто поступил на вокальное отделение. Глупо, конечно, но нередко к этому побуждают сами преподаватели. Я же, практически ещё совсем ребёнок, легко впитывавший всё, стала глашатаем такого презрения к опере и не упускала случая продемонстрировать его на публике.
Именно моя учительница рояля Бьянка Коен помогла мне изменить мнение о вокале, причём сделала это очень умно и с большим тактом. В конце первого года занятий по классу рояля она велела мне выучить песни Шуберта, и я была настолько очарована ими, что от ненависти к пению не осталось и следа.
Потом, уже на третьем курсе, среди обязательных дисциплин оказалась история музыки, в которую входили не только лекции, но и несколько часов в неделю практического ознакомления с музыкальной литературой.
Именно на этом курсе и прорвалась моя любовь к пению, захватившая меня необычайно. Я часами после занятий оставалась в консерватории и слушала оперную музыку. Дойдя до шедевров Верди, окончательно потеряла голову. Я прослушивала их беспрестанно, и дома тоже, приводя в отчаяние родителей, не имевших ни минуты покоя.
Поскольку я по натуре человек сильно увлекающийся, то и тут я целиком и полностью отдалась новой своей любви. С этого момента для меня существовала только оперная музыка. И рояль отошёл на задний план. По радио, по телевидению я искала только оперы.
В Вероне каждый год происходит одно из самых прекрасных музыкальных событий в мире: оперный сезон на "Арене". Прежде я никогда не интересовалась им, но теперь я только и мечтала увидеть и услышать всё, что происходит на "Арене". Более того, мне было недостаточно присутствовать на представлениях, слушать оперы, меня это не устраивало, мне хотелось ещё и "участвовать" в спектаклях.
Я знала, что некоторые мои друзья подрабатывали на "Арене" статистами, чтобы получить немного добавочных денег. Я упросила их взять меня с собой. Быть статисткой – самое большее, на что я могла рассчитывать. Но нелегко было войти в этот "круг". Для такой работы выбирали уже опытных людей или тех, у кого были рекомендации. Я же ничего не умела и не имела никаких связей.
Как-то одна подруга по консерватории сказала мне: "Завтра на "Арене" будут отбирать статистов". Я пошла туда. Все разместились на большой сцене. Нас явилось двести пятьдесят человек, а выбрать надо было только пятьдесят. Мне повезло. Так началась моя карьера статистки.
В первый год я участвовала в «Борисе Годунове» и «Аиде», и летние месяцы 1976 года оказались самыми прекрасными днями в моей жизни. Мне казалось, я существую, словно во сне. Я общалась отнюдь не с подругами или с семьёй, а с великими музыкантами, написавшими оперы, в исполнении которых я принимала участие.
Быть статисткой не так-то легко, как многим представляется. Даже только физически это занятие требует просто немалого труда. На "Арене" обитает много мух и комаров. Жара, парики, тяжёлые костюмы вынуждают обливаться потом, вызывают зуд. Я относилась к своей работе с предельной ответственностью.
Стояла недвижно, как статуя, даже пальцем не смея шевельнуть, если вдруг хотелось где-то почесать после укуса комара или стереть пот: я была убеждена, что без меня оперный сезон будет непременно сорван.
В следующем 1977 году я уже стала "начальником" статистов. Я знала все секреты организации движения массовки на сцене, знала и всякие подпольные ходы, чтобы вводить друзей в "круг". Если кому-то была нужна надёжная рекомендация, он не мог не обратиться ко мне.
В сезоне 1977 года в программе были «Капулети и Монтекки», «Аида», «Сельская честь» и «Паяцы». Вообще статистка не должна участвовать более чем в двух операх. Это неписаный закон группы – для того, чтобы работы хватило на всех. Я же в тот год участвовала во всех четырёх операх, навлекая на себя гнев остальных статистов. Меня не интересовали деньги, но мне хотелось всё время пребывать на сцене.
К сожалению, в «Паяцах» у меня было мало работы. Я выходила в начале оперы, делала четыре прыжка, похожих на балетные, и всё. Я страдала. На первых же представлениях мне пришла в голову хорошая идея – я могла бы смешаться с хористками и оставаться на сцене вместе с ними.
Я посоветовалась с одной подругой из хора. "Ты с ума сошла, – возразила она, – хормейстер Коррадо Мирандола сразу заметит". "Не беспокойся, – сказала я, – я буду очень осторожна". В тот вечер, завершив свою роль статистки, я смешалась с хористками. На нас были надеты одинаковые костюмы, и я надеялась, что меня не заметят, но вдруг увидела устремлённый на меня взгляд маэстро Мирандола. Он обнаружил меня.
Чтобы он не очень сердился, я начала шевелить губами, негромко напевая. Я не знала партию, но старалась следовать за всеми, однако двигала губами не в такт. Маэстро пригрозил мне жестом. Я боялась, что после окончания оперы он будет ругать меня – но ничего, всё обошлось.
Общение с хором пробудило во мне новое увлечение. Я поняла, что хорист принимает гораздо большее участие в опере, чем статист, и решила стать хористкой. Но прежде всего надо было поставить голос. Я обратилась к подругам по консерватории, которые учились на отделении вокала, и попросила познакомить меня с их преподавательницей Риной Малатраси.
Поскольку мне тогда было только семнадцать лет, для поступления в консерваторию требовалось согласие родителей, заверенное их подписью. Но в то время в доме сложилась весьма напряжённая обстановка: моя мать сходила с ума оттого, что мы с Еленой с утра до вечера упражнялись на рояле. Можно себе представить, что бы с ней произошло, если б я заявила, что хочу заниматься ещё и пением.
Я изобразила подпись своего отца и пришла в консерваторию. Не думаю, что на прослушивании я пела хорошо. Я узнала потом, что меня не хотели принимать. И только синьора Малатраси, движимая какой-то неведомой интуицией, взяла на себя ответственность и сказала, что будет заниматься со мной.
На уроках Рины Малатраси я усваивала всё с необыкновенной лёгкостью. Мне достаточно было посмотреть на её губы, когда она выпевала любое упражнение, чтобы тут же повторить его. В то время, как мои подруги тратили неделю на освоение одной новой ноты, мне хватало одного дня. Сама преподавательница немало удивлялась этой моей способности.
К концу учебного года я достигла своей цели: голос был надёжно поставлен, и я могла подать заявление с просьбой принять меня в хор театра "Арена". Но преподавательница стала возражать, убеждённая, что форсируя голос, я погублю его. Я не стала её слушать. И опять, насочиняв разных разностей родителям и преподавательнице, отправилась на прослушивание.
В комиссию входил маэстро Альдо Рокки, художественный руководитель "Арены". Я спела арию из «Капулети и Монтекки». Рокки сказал: "Жаль, что вы не пришли в прошлом году. Вы могли бы стать дублёршей солистки". Я остолбенела. Когда члены комиссии удалились, я спросила маэстро, приняли ли меня в хор. "Конечно, – ответил он, – и с наилучшими оценками".
Началась моя карьера хористки в театре "Арена". Я пела там три сезона – в 1978, 1979 и 1980 годах. Синьора Малатраси простила меня, что я не послушалась её. В её классе я делала очень заметные успехи. Она думала о моей будущей оперной карьере, а я уже была счастлива и горда тем, что пою хотя бы в хоре на "Арене".
Летом 1980 года моё отношение к ремеслу хористки охладело, так как я прошла первый отборочный тур конкурса "Мария Каллас". Восторг, который выразили члены комиссии, привёл меня к выводу, что у меня открываются большие перспективы.
– Судя по вашим рассказам, вы не из тех, кто любит спокойно сидеть на одном месте.
– Да, я всегда была непоседой, – подтверждает Чечилия Газдиа. – Если мне что-то нравится, то нет никаких препятствий, которые могли бы остановить меня. Я готова преодолеть любые трудности на пути к поставленной цели. С детства я очень любила лыжи. Начала так, играючи, и стала чемпионкой. Я участвовала во всех детских соревнованиях и получила уйму кубков.
В одиннадцать лет я увлеклась акробатической гимнастикой и решила записаться в гимнастическую школу. Я пришла туда вместе со многими другими ребятами. Чтобы меня приняли, нужно было уметь делать "шпагат". Я пригляделась, как это делают остальные, и когда настала моя очередь, тоже прыгнула, как и все. И почувствовала какой-то странный хруст в бёдрах и острую боль, но затаила дыхание. Мне надо было показать, что я тоже умею делать "шпагат" не хуже других, и мне удалось обмануть учительницу. Меня приняли.
В двенадцать лет я увлеклась живописью. Потом керамикой. Когда училась в средних классах, у меня было невероятное множество увлечений – рояль, акробатическая гимнастика, лыжи, живопись, керамика. День мой был расписан по минутам.
Теперь я выросла. И сейчас у меня больше нет и минуты для развлечений. Всё своё время я отдаю занятиям по вокалу и творчеству. Газеты писали про меня немало удивительного, и я хочу подтвердить, что они не ошибаются.
Перевод с итальянского Ирины Константиновой
Отрывок из книги Ренцо Аллегри «Звезды мировой оперной сцены рассказывают» любезно предоставлен нам её переводчицей