Четверть века тому назад в американской прессе можно было встретить буквально десятки восторженных эпитетов, адресованных этому артисту. Одна из статей о нем в «Нью-Йорк таймс» содержала, например, такие строки: «Американский пианист Джон Браунинг поднялся на невиданные высоты в своей карьере после триумфальных выступлений со всеми лучшими оркестрами во всех ведущих городах США и Европы. Браунинг — одна из ярчайших молодых звезд в галактике американского пианизма».
Строжайшие критики нередко ставили его в первый ряд американских артистов. Для этого, казалось, были все формальные основания: ранний старт вундеркинда (уроженца Денвера), солидная музыкальная подготовка, полученная сначала в лос-анжелесской Высшей музыкальной школе им. Дж. Маршалла, а затем в Джульярде под руководством лучших педагогов, среди которых были Иосиф и Розина Левины, наконец, победы на трех международных конкурсах, в том числе на одном из труднейших — Брюссельском (1956).
Однако слишком бравурный, рекламный тон прессы настораживал, оставлял место для недоверия, особенно в Европе, где тогда еще не были как следует знакомы с молодыми артистами из США. Но постепенно лед недоверия начал таять, и слушатели признали Браунинга действительно значительным артистом. Тем более, что сам он настойчиво расширял свои исполнительские горизонты, обращаясь не только к классическим, как говорят американцы, стандартным произведениям, но и к современной музыке, находя свой ключ к ней. В этом убеждали его записи концертов Прокофьева и тот факт, что в 1962 году один из крупнейших композиторов США Сэмюэл Барбер доверил ему первое исполнение своего фортепианного концерта. А когда Кливлендский оркестр в середине 60-х годов отправился в СССР, то маститый Джордж Сэлл пригласил солистом молодого Джона Браунинга.
В тот приезд он играл в Москве концерт Гершвина и Барбера и завоевал симпатии слушателей, хотя и не «раскрылся» до конца, Но следующие гастроли пианиста — в 1967и 1971 годах-принесли ему бесспорный успех. Его искусство предстало в очень широком репертуарном спектре, и уже эта многогранность (о которой говорилось вначале) убеждала в его больших возможностях. Вот два отзыва, первый из которых относится к 1967-му, а второй-к 1971 году.
В. Дельсон: «Джон Браунинг — музыкант яркого лирического обаяния, поэтической одухотворенности, благородного вкуса. Он умеет играть проникновенно — передавая эмоции и настроения „от сердца к сердцу“. Умеет исполнять с целомудренной строгостью интимно хрупкое, нежное, высказать с большой теплотой и истинным артистизмом живые человеческие чувства. Браунинг играет сосредоточенно, внутренне углубленно. Он ничего не делает „на публику“, не занимается пустопорожней, самоцельной „фразировкой“, совершенно чужд показной бравуры. В то же время свободное владение всеми видами виртуозности у пианиста удивительно незаметно, и его „обнаруживаешь“ лишь после концерта, как бы ретроспективно. На всем искусстве его исполнения лежит печать индивидуального начала, хотя сама по себе художественная индивидуальность Браунинга не относится к кругу необычайных, неограниченно масштабных, поражающих, а скорее медленно, но верно заинтересовывает. Однако образный мир, раскрываемый сильным исполнительским талантом Браунинга, несколько односторонен. Пианист не мельчит, но деликатно смягчает контрасты света и тени, порой даже с органической естественностью „переводит“ элементы драматизма в лирический план. Он романтик, но ему в большей степени подвластны тонкие душевные эмоции, с их подтекстами чеховского плана, чем драматургия открыто бушующих страстей. Поэтому скульптурная пластичность свойственна более его искуссву, чем монументальная архитектурность».
Г. Цыпин: «Игра американского пианиста Джона Браунинга — это, прежде всего, образец зрелого, прочного и неизменно стабильного профессионального мастерства. Можно дискутировать относительно тех или иных черт творческой индивидуальности музыканта, по-разному оценивать меру и степень его художественно-поэтических достижений в искусстве интерпретации. Бесспорно одно: исполнительское умение здесь сомнению не подлежит. Причем умение которое подразумевает абсолютно свободное, органичное, умно и обстоятельно продуманное владение всем многообразием средств фортепианной выразительности… Говорят, ухо — это душа музыканта. Нельзя не воздать должного американскому гостю — у него действительно чуткое, на редкость деликатное, аристократически утонченное внутреннее „ухо“. Создаваемые им звуковые формы всегда стройны, изящны и со вкусом очерчены, конструктивно определены. Равно хороша и красочно-живописная палитра исполнителя; от бархатистого, „безударного“ форте до нежно-переливчатой игры полутонов и легких бликов на пиано и пианиссимо. Строг и элегантен у Браунинга и ритмический рисунок. Словом, рояль под его руками всегда звучит красиво и благородно… Чистота и техническая точность пианизма Браунинга не могут не вызвать у профессионала самого почтительного чувства».
Эти две оценки не только дают представление о сильных сторонах дарования пианиста, но и помогают понять, в каком направлении он развивается. Став профессионалом в высоком смысле, артист до некоторой степени утерял юношескую свежесть чувств, но не утратил поэтичности, проникновенности интерпретации.
В дни московских гастролей пианиста это особенно ярко проявилось в его трактовке Шопена, Шуберта, Рахманинова, тонкой звукописи Скарлатти. Бетховен в сонатах оставляет у него менее яркое впечатление: не хватает масштаба и драматического накала. Новые бетховенские записи артиста, и в частности Вариации на тему вальса Диабелли, свидетельствуют о том, что он стремится раздвинуть рамки своего дарования. Но независимо от того, удается ему это или нет, Браунинг является художником, который говорит со слушателем серьезно и вдохновенно.
Л. Григорьев, Я. Платек
Источник: Современные пианисты, 1990 г.