«Размышляя над явлением „Михаил Ермолаев“, вспоминаешь об эстетическом понятии, называемом по-немецки Einfuhling — вчувствование. Именно эта способность вчувствования составляет краеугольный камень его исполнительского искусства».
Эти слова рецензента журнала «Советская музыка» были отнесены к одной из программ пианиста сезона 1984/85 года. Он тогда играл в первом отделении «Времена года» Чайковского. «С первых же звуков „Января“ вниманием нашим цепко завладела могучая интонационная жизнь, с редкой чуткостью воссоздаваемая трепетно-умными пальцами пианиста. Полное спокойствие, убежденность и вера в правоту своего художественного дела ведут к высокой степени простоты в манере держать себя на эстраде, „беседовать“ с инструментом и со слушателями. Как истинный мастер формы пианист постепенно накапливает лирическое напряжение в „Песне жаворонка“, „Подснежнике“, „Белых ночах“, доводя его до пиковой волны в „Баркароле“. Такого восторженно-экстатического произнесения кульминационной фразы в среднем эпизоде „Баркаролы“ нам, признаться, не доводилось слышать. Несравненного качества кантилена, тончайшей „выделки“ педализация, пространственное предслышание всех пластов фактуры (как не сказать о напоенных воздухом триолях в „Подснежнике“!), всегда точный динамический баланс, внятное „проговаривание“ каждой интонационной „молекулы“ текста, отсутствие какой бы то ни было „стреттности“, с помощью которой иные исполнители бессознательно маскируют зияющие провалы неуслышанных ими участков музыки; гибкость агогической линии, чуждая при этом всякой манерности, наконец, безусловная точность и опрятность техники, идущая от собранности движений, — все это позволило концертанту добиться высочайшего художественного результата». А во втором отделении того вечера М. Ермолаев играл пьесы малоизвестного позднего цикла Листа «Рождественская елка».
Речь зашла о том концерте потому, что он показателен для творческого облика пианиста. С одной стороны, популярнейшее и «простое» сочинение русской классики, с другой — можно сказать, художественный раритет. (В первом ряду и внимание его к фортепианному наследию Глинки, которое стало весьма редким на большой концертной эстраде). Словом, вполне естественно, что по следам Международного конкурса имени Чайковского 1982 года, в котором Ермолаев принял участие, уже окончив Московскую консерваторию как пианист у В. В. Горностаевой (1977) и как композитор у А. С. Лемана (1978), председатель жюри О. В. Тактакишвили отмечал: «Этот глубокий разносторонне одаренный музыкант создал свою особую атмосферу музицирования, свой чистый мир музыки, огромный, очень логичный».
Не следует, разумеется, думать, что Ермолаев с нарочитой оригинальностью складывает свои программы. Но никогда не несут они в себе элемента случайности. Пианист предлагает вниманию публики и монографические вечера. Так, в его исполнении содержательно звучали прелюдии и фуги Баха, он часто играет шопеновскую музыку, интересно интерпретирует Третий концерт и сонаты Бетховена, «Картинки с выставки» Мусоргского, пьесы Скрябина, Рахманинова, Прокофьева…
Однако… победив на Всесоюзном конкурсе 1981 года, молодой артист совершенно неожиданно оказался в числе неудачников крупного московского соревнования, получив там лишь диплом. Как писал тогда С. Л. Доренский, «большего мы ждали от Михаила Ермолаева. Для меня просто загадка, что произошло с этим бесспорно талантливым музыкантом; в его игре появилась какая-то нарочитая жесткость, даже ожесточение. А ведь достоинства Ермолаева ни у кого не вызывают сомнения: он ярко подтвердил их и тонкой интерпретацией музыки Чайковского в первых двух турах, за которую получил специальную премию, и удачным выступлением в финале. Но все же от его конкурсной игры осталось чувство неудовлетворенности. Думаю, что-то помешало ему выступить в полную силу, и, только найдя причину своей неудачи, он несомненно сможет двигаться вперед».
А может быть, причина просто в том, что Ермолаев — неконкурсный пианист, настойчиво своеобразно читающий нотный текст? Нормативная игра не в его характере, что, возможно, определяется и композиторской специальностью Ермолаева. Его произведения, как фортепианные, так и многие другие, вызывают отклик слушателей, к ним охотно обращаются исполнители. Однако можно предположить, что композиция все-таки снижает до некоторой степени интенсивность концертной деятельности Михаила Ермолаева.
Л. Григорьев, Я. Платек
Источник: Современные пианисты, 1990 г.