Прежде чем занять место в ряду выдающихся пианистов современности (это произошло уже после второй мировой войны), Керзон прошел несколько этапов трудного и постепенного становления, подчас чреватых неожиданными поворотами судьбы и оставивших — каждый по-своему — следы в творческом облике музыканта. Начать с того, что в детстве родители хотели сделать из него скрипача, и лишь к семи годам он сменил скрипку на рояль. В 12 лет он уже поступил в Королевскую академию музыки в Лондоне, став самым юным студентом за всю ее историю. Спустя еще четыре года он выступил в «Куинз-холле» в качестве одного из исполнителей Тройного концерта Баха и зарекомендовал себя отличным ансамблистом. Наконец в 1926 году Керзон, едва закончив академию, получил в ней пост помощника профессора и класс.
Он начал преподавать, систематически выступать в ансамблях, изредка — как солист. Казалось бы, судьба его определилась. Но в это время Керзон впервые услышал в концерте Артура Шнабеля и, по его собственным словам, «понял наконец, что должна представлять собой игра на фортепиано». Он оставил педагогику и поехал снова учиться. Два сезона (1928–1930) английский музыкант провел в Берлине, у Шнабеля, став его почитателем, другом и духовным наследником: брал уроки в Париже у В. Ландовской.
Так сложился своеобразный облик артиста, с трудом поддающийся определению с помощью обычных критериев. Шнабель привил ему любовь к музыке романтиков, научил аналитически подходить к исполняемым сочинениям, обращать внимание на детали и добиваться цельности формы, избегать внешних эффектов. Опыт музыканта-ансамблиста помог ему вникать в тонкости музыкальной ткани и вместе с тем наложил отпечаток камерности на его игру. Наконец, не без влияния Ландовской он проявил интерес к истории музыки, стал, прежде чем включить в свой репертуар произведение, обращаться к рукописям и «уртекстам», изучать жизнь композиторов, эпоху, их породившую, историю. С другой стороны, характер его искусства определили и особенности творческой индивидуальности музыканта — тонкая нервная организация, отсутствие необходимой эстрадной свободы, мешающие ему часто проявить себя в полной мере. «Керзон в своей лучшей форме — один из великих мира сего среди интерпретаторов; Керзон вне формы — танталовы муки разочарования»,- замечал английский критик Денби Ричарде в 1970 году. А. Чесинс писал: «Клиффорд Керзон — на редкость изощренный музыкант, в гораздо большей степени мастер-музыкант, чем мастер-пианист, фундаментальное спокойствие и тонкость чувства, личная скромность и любовь к музыке — вот его главные качества. Исполнение им тех произведений, которые ему не по силам, — лишь далекий отзвук его исполнения тех произведений, которыми он владеет. Немногие сочинения он играет, выдерживая с начала до конца экспрессию и техническую точность; но ничто из того, что он делает, не лишено его характерного отпечатка, особенно если музыка отвечает его стилю».
В круг сочинений, близких Керзону и постоянно им исполняемых, входила прежде всего музыка Моцарта, Брамса, Шуберта, но также — Гайдна. Бетховена и Листа. При этом камерность его исполнительского склада вовсе не означала, что ему удаются только миниатюры. Напротив, произведения крупной формы — концерты и сонаты так же как и брамсовские интермеццо или экспромты Шуберта, проникнуты у него мудрой красотой и чистотой, благородной сдержанностью чувства и строгой мужественностью. Эти достоинства хорошо передают пластинки Керзона, сделанные большей частью непосредственно в концерте: артисту претила «стерильная атмосфера» студийной записи. Именно так родились замечательные (и во многом неожиданные по своей масштабности) записи Первого концерта Чайковского (с Г. Шолти), Второго концерта Рахманинова (с А. Боултом) и даже чрезвычайно редко исполняемого Четвертого концерта Анри Литольфа. А наряду с этим его имя стоит на пластинках, запечатлевших «Форельный квинтет» Шуберта, камерные ансамбли Брамса, Дворжака, Шумана, Франка… Зато среди его записей вовсе нет шопеновских произведений. Только изредка артист включал их в свои программы, хотя и относил Шопена к числу любимых авторов…
Американский критик Харрис Голдсмис нарисовал недавно в одной из своих рецензий такой портрет этого артиста: «С моей точки зрения, Клиффорд Керзон — музыкант, заслуживающий всяческой признательности. Его спокойная духовная и чувственная передача музыки дает такое уравновешенное и полное удовлетворение, которое редко кто доставлял нам со времени Майры Хесс. Это не значит, что игра Керзона похожа на ее игру — она несколько более искристая и исполненная силы, обостренной нервности вместо „эйфорической“ солидности великой дамы рояля. Керзон владеет большими запасами силы и блеска, но, проникая в самую суть музыки, как бы предвосхищает их возбужденную демонстрацию. Керзон сам по себе заключает некое противоречие: очевидно, что игра на публике доставляет этому очень замкнутому человеку определенное неудобство. Пропущенные ноты, провалы памяти так же характерны для него, как и выразительные, рельефные фразы, восхитительные краски и возвышенные эмоции. Он замечательный виртуоз, способный на исключительную утонченность (техническую и эстетическую), но исполнение не дается ему легко. С другой стороны, каждая фраза, которую он вызывает к жизни, обнаруживает такую беззаветную любовь к музыке, что только олух может остаться равнодушным».
Вот так, превозмогая себя, Клиффорд Керзон концертировал, участвовал в камерных ансамблях, записывал. Но каждый год артист обязательно делал большой — до пяти месяцев — перерыв в концертной деятельности, чтобы пополнить свой репертуар, снова и снова обратиться к истокам музыки, которой он верой и правдой служил более полувека. За заслуги в области музыкального искусства он был удостоен в 1980 году Золотой медали Королевского филармонического общества Великобритании.
Л. Григорьев, Я. Платек
Источник: Современные пианисты, 1990 г.