Несколько лет назад американская фирма «Десмар» выпустила пластинку, которая привела в замешательство коллекционеров и просто любителей музыки. Называлась она — «Ниредьхази играет Листа». Кто он такой, этот таинственный Ниредьхази? — спрашивали друг друга любители музыки, подавляющее большинство из которых не только не слышало прежде игру этого музыканта, но и не подозревало о его существовании.
Ответ на этот вопрос содержался в подробной аннотации, напечатанной на конверте и принадлежавшей перу президента Международного фортепианного архива Грегора Бенко. В ней он рассказал об истории этого артиста, истории, которую назвал «одной из самых трогательных, драматичных и нелепых в истории фортепиано». Любопытно, что начало этой, скорее напоминающей вымысел романиста, действительно малоправдоподобной истории можно было бы прочесть и в любом солидном музыкальном словаре, где обязательно присутствует имя Ниредьхази. Но только начало, ибо дальнейшие главы его биографии долгое время были покрыты туманом.
Родившись в Будапеште в музыкальной семье, мальчик в возрасте одного (!) года проявил музыкальные способности. Он начал петь прежде, чем научился говорить, обнаружил абсолютный слух, в четыре года проявил склонность к композиции, а в шесть дал свой первый концерт, исполнив сочинения Гайдна, Грига, Шопена и свои собственные. Талант его был столь поразителен, что авторитетный венгерский психолог Геза Ревес взял юного Эрвина под постоянное многолетнее наблюдение (результаты которого были опубликованы лишь в 1924 году). Вывод гласил: «Личность ребенка имеет явное сходство с личностью юного Моцарта. Его творческие способности, раннее общее развитие, тонкость и легкость его дара, быстрота его художественного развития, примечательный талант к инструментальной технике, любовь к искусству, а также его интеллигентность, превышающая нормальный уровень, его ум, нрав, нежность, преданность родителям и, наконец, привязанность к учителям — все эти качества, неотделимые от образа юного Моцарта».
Судьба, однако, распорядилась по-своему. Пока был жив отец, он стремился дать мальчику нормальное образование и не эксплуатировать его талант. Лишь однажды, в 1911 году, Эрвин играл публично при дворе английской королевы. В то же время он уже учился в Будапештской академии музыки по композиции у Л. Вейнера и по фортепиано у И. Томана, затем брал уроки у Е. Донаньи. Юноша стал страстным почитателем музыки Листа, играл не только его фортепианные сочинения, но и симфонии. Но после смерти отца мать буквально «вытолкнула» его на эстраду, так и не дав закончить образование. Он еще некоторое время занимался у Ф. Ламонда в Париже, но затем начались утомительные концертные поездки по Германии, Австрии, Италии с трудным, чаще всего самостоятельно разученным репертуаром, и для учебы уже совершенно не оставалось времени.
В 1917 году Ниредьхази вернулся в Будапешт и некоторое время снова занимался с Донаньи, но в следующем году окончательно стал профессиональным артистом. Первые его шаги были многообещающими: он сыграл в Берлине Второй концерт Листа с А. Никишем, заменил заболевшего Рахманинова в Первом концерте Чайковского, исполнил в Стокгольме труднейший Концерт Бузони.
Американский дебют пианиста превратился в очередной триумф. О нем писали как о гении, а когда он исполнил в Бостоне Второй концерт Листа (с. Пьером Монте), восторг достиг вершины. Но это была и вершина карьеры артиста, которая неожиданно покатилась стремительно под гору. Теперь, когда он был взрослым человеком, оказалось, что артист совершенно не приспособлен к практической жизни, неспособен, как сам говорил, «преодолеть грязный мир музыкальной коммерции». К тому же он пускался в неудачные любовные авантюры, кончавшиеся неизменно катастрофой. Вскоре импресарио перестали интересоваться строптивым музыкантом, и он вынужден был поступить иллюстратором на кинофирму «Юнайтед артистс».
Здесь обрываются биографические справки. Известно лишь, что потом он вел долгие десятилетия жизнь бродячего музыканта, странствовал по Европе и Америке, выступая где попало, пробавляясь случайными заработками, не имея ни постоянного дома, ни инструмента. О нем быстро забыли, немногие наигранные им пластинки стали редкостью.
Так продолжалось до 1973 года. В последние десятилетия Ниредьхази не прикасался к роялю, но в 1973 году, когда его последняя жена смертельно заболела, друзья устроили ему концерт в Сан-Франциско, чтобы дать немного подзаработать. Запись этого концерта и составила одну сторону пластинки, а другую он наиграл в одной из частных студий в Лос-Анджелесе несколько месяцев спустя, запечатлев Балладу № 2, Ноктюрн, Прощание, две Легенды и еще несколько пьес Листа.
Пластинка неожиданно превратилась в сенсацию, имела широкий резонанс, в немалой степени благодаря упомянутой аннотации Г. Бенко. Конечно, исполнение это небезупречно в техническом отношении, но оно поразило слушателей своей масштабностью и естественностью. «Это большой пианизм, интенсивный и возвышенно лирический, а по динамическому диапазону, звуковой глубине и красочности ему немного не хватает, чтобы быть неправдоподобным»,- писал Э. Орга. «По моему мнению, эта игра гораздо больше приближает слушателей к духу Листа, чем совместные усилия многих удачливых пианистов, чьи пластинки заполняют полки музыкальных магазинов»,- отмечал Ф. Купер в обозрении Американского листовского общества.
Успех этой пластинки дал возможность пианисту несколько поправить свои материальные дела и побудил Фордовский фонд дать дотацию для выпуска новых его записей. Уже вышли в свет новые диски, на которых запечатлены в основном малоизвестные произведения Листа. Критики отнеслись к этим дискам более строго: может быть, потому, что исчезла магия сенсации. Но все были согласны в том, что на эстраду вернулся артист большого масштаба, которому есть что сказать слушателям… Увы, ему оставалось немного времени.
Л. Григорьев, Я. Платек
Источник: Современные пианисты, 1990 г.